В начале марта, спустя несколько дней после нападения России на Украину, в церкви костромского села Карабаново местный священник Иоанн Бурдин перед службой высказался против войны. Кто-то из прихожан сообщил в полицию, священника вызвали на допрос, затем оштрафовали по новой статье о "дискредитации вооруженных сил".
Подпись Бурдина, однако, остается под открытым письмом священнослужителей Русской православной церкви с призывом к примирению и прекращению войны. "Мы напоминаем о том, что жизнь каждого человека является бесценным и неповторимым даром Божьим, а потому желаем возвращения всех воинов – и российских, и украинских – в свои родные дома и семьи целыми и невредимыми… Никакой ненасильственный призыв к миру и прекращению войны не должен насильственно пресекаться и рассматриваться как нарушение закона, ибо такова божественная заповедь: "Блаженны миротворцы", говорится, среди прочего, в обращении.
Против войны высказывается и другой костромской священник, протоиерей Георгий Эдельштейн, правозащитник, член Московской Хельсинкской группы. Их прихожане, впрочем, далеко не всегда разделяют чувства священников, а некоторые местные жители собирают подписи, чтобы Бурдина изгнали из прихода.
Бурдин, Эдельштейн и их паства – в фильме документального проекта "Признаки жизни".
Иоанн Бурдин
После 24-го числа внутри меня произошел какой-то перелом, я почувствовал, что почва, на которую я опирался, рухнула. Мир закончился, начался какой-то новый мир, в котором надо все начинать заново, опять искать ту опору, которую ты потерял. Это не политика, это именно неприятие на христианском уровне. Не должна проливаться человеческая кровь, чем бы это ни оправдывалось. Есть заповедь "Не убий", которая абсолютна, преступать которую человек не может. Даже если человек вынужден убивать, грех остается грехом.
Это экзамен для каждого человека. Господь задает человеку вопрос: кто ты есть? Скажи о себе сам. Нет Страшного суда как юридического действия. Просто, оказываясь перед Богом, человек видит самого себя таким, какой он есть на самом деле. Человек предстает как законченная личность. Если он вышел на митинг, если он сказал что-то против, если, наоборот, одобрил, поддержал, если он промолчал, никак не отреагировал – это его раскрытие как личности. Я полагаю, что жизнь человека есть некая цепочка выборов, которые человек делает, человек открывает себя, представая перед Богом в последний момент, когда жизнь человека заканчивается.
Я разместил обращение на сайте, который у нас читают 20 человек в лучшем случае, наши прихожане. На проповеди было 12 человек. Я назвал то, что происходит, своими именами. Кто-то из прихожан позвонил в полицию, ему показалось, что это оскорбляет российскую армию. Меня вызвали в полицию, я ездил, давал объяснения. Нормальный был разговор: "Как вы дошли до жизни такой, у вас же такая хорошая церковь, такой хороший храм". Был забавный момент, они говорят: "К вам из Красного приезжают люди, мы приезжаем к вам, у вас такой храм. А у нас пойдешь – все про деньги". Я говорю: "Вам не кажется, что одно с другим связано?"
Я из семьи христиан. Первый раз я отрекся от Бога в 6 лет, когда меня шестилетнего спросила учительница: "Ты в Бога веришь?" Я маленький, а учитель большой, как-то страшно стало, я говорю: "Нет". Потом меня стыд сжег, он, собственно говоря, и сейчас еще не прошел, поэтому я о нем каждый раз вспоминаю, каждый раз в этом каюсь. Потом мне этот вопрос задали еще раз в четвертом классе, тогда я сказал: "Да, верю", – и огреб по полной программе. Выставляли меня перед классом, говорили: "Он верит в Бога, давайте вместе над ним посмеемся, как можно верить в такую ерунду". Из этого особо ничего не выходило, разве что мой характер немножко закалило. Потом, каюсь, это тоже мой грех, я стал и октябренком, и пионером, тоже считаю, что это отречение от Бога, на самом деле. Как пионера меня таскали в Совет пионеров, там какая-то тетенька меня допрашивала, кто меня научил, кто меня заставляет ходить в церковь. То есть искали, видимо, подкоп под родителей.
Это было во все времена. Германия 1936–37 года, были прекрасные люди, которые любили своих детей, своих жен, при этом с их одобрения существовали концлагеря, газовые камеры и все остальное. Я не вижу здесь ничего такого необычного, все это всегда в истории было. Когда я смотрю на то, что вокруг, я понимаю, что не хочу здесь жить, в этом мире, на этой планете, на этой земле, в этом времени. Мир все равно остается темным, все равно в нем тьма, злоба преобладает.
Георгий Эдельштейн
Я свою точку зрения высказал в первый день войны, 24 февраля. Отец Иоанн наше письмо опубликовал 25-го, на второй день войны. Там сказано, что мы, и отец Иоанн, и я, – за мир, против…, слово "война", по-моему, сейчас запрещено, я его не употребляю. Задача церкви – избегать цинковых гробов, независимо от того, с какой стороны. Первый иерарх любой церкви должен всегда, каждый день призывать к миру, а не к войне.
Русская православная церковь в ее нынешнем состоянии была создана Иосифом Виссарионовичем Сталиным в сентябре 1943 года. Это была карманная сталинская церковь, филиал агитпропа, таковой она остается и сегодня. Я ушел в церковь, надеясь, что это единственное место, где можно спрятаться от коммунистической партии, от совдепии. Потом я понял, что это не так. Я написал, что Навальный – член нашего прихода. Если человек не побоялся прилететь, зная, что его прямо на аэродроме загребут, мне такой человек приятен, близок. На каждом, без исключения каждом богослужении мы о рабе божьем Алексее, нашем прихожанине, молимся. И сегодня молились, и завтра будем молиться. Мне что Путин, что Ельцин, что Хрущев, я могу сто раз повторить, что они мне все одинаковы – это главари совдепии. Совдепия не может без агрессии.
Прихожанин
Мне кажется, любой священник должен такую позицию держать антивоенную. Отцу Иоанну не повезло, что у него есть свое мнение, он его высказал, и начинается этот ажиотаж вокруг него. Они думали, рявкнут, тявкнут – и мы тут на батюшку попрем, будем кляузы, как при Сталине, писать. Нет уж. В итоге милиция разочаровалась, мы не стали на батюшку грязь лить, им это не очень понравилось. На перерыв нас попросили из зала выйти, мы стоим, вышел участковый: вы что, мол, два дебила, не могли батюшку загрузить? А чего грузить человека? Прав, не прав, не мне судить. Я не слышал, чтобы он что-то такое, даже если бы слышал, он сколько раз мне руку помощи протягивал, неужели я буду человека дальше топить? Я что, животное, свинья какая-то?
Прихожанка
[Люди] сгоряча подписали это письмо [против священника], видимо, сейчас переживают по этому поводу сильно. Их на службе не было, но это не плохие люди, это хорошие люди. Просто волна пошла ура-патриотизма, что "Россия, вперед", поднимем родину с колен, бомбами и всем прочим. Я это не боюсь говорить. Какие-то гадости все равно будет делать небольшая группа. Тем более если сейчас придут похоронки, я думаю, вся ненависть, конечно, будет на него выливаться, такая компенсация – искать, кто виноват. Это не парадоксально, мы вчера с отцом Иваном разговаривали, – это примерно то же самое, что живет человек, [у него есть] папа и мама, и надо любить папу и маму, папа и мама хорошие. А потом приходят: ты знаешь, оказывается, что твой папа насильник и убийца. Он говорит: не может быть. Это вы хотите моего папу просто унизить и оскорбить, а если будете унижать и оскорблять, я вас просто буду… Люди привыкли жить в том, что любая война – это священно. Потому что прошли через Вторую мировую, Великую Отечественную, они привыкли, что наши солдаты всегда герои, наши солдаты – это всегда освободители, это то, что несет свет. Я не могу сказать, что они негодяи, нет, это просто люди, у которых нравственное чувство перекорежено совершенно, они не понимают. Им скажут, чтобы это все оправдать, чтобы не дай бог сказать, что действительно папа насильник. Эта ненависть нарастает, она так не проходит, как долбанет и все. Мне кажется, мы живем в такие трудные времена, но что делать.
Прихожанка
Это время я воспринимаю нормально. У меня возраст уже, конечно, 67 лет, но я еще работаю. Нормально стали платить зарплату, нам и надбавки, и все платят. По этой местности мы неплохо зарабатываем. Я в храм хожу. О власти никогда не скажу плохого, тем более сейчас президент нормальный у нас. Я всегда говорила, что не нашим умом думать, люди ученые, люди военные, им виднее ситуация. Там разведка, там КГБ. Путина я никогда не хаю, [с ним] я спокойна. Наших мальчишек он не посылает туда на войну, посылает спецов, а не пушечное мясо. И он делает все, что положено делать в этой ситуации. Кто-то говорит, что плохо, что он не прав, а я всегда такого мнения: не нашим умом думать. Люди на это учились, люди знают обстановку, люди знают, как поступать. А если мы будем свои рассуждения… Я люблю эти передачи смотреть, жалко наших мальчишек, но мальчишки знали, куда шли. Я своему сыну, он хотел в милицию пойти, я говорю: "Миша, тебе голову снесут, это опасная профессия, ты должен быть готов раньше времени умереть". Жалко, конечно, но хоть не пушечное мясо. Раньше Чечня, жалко детей было посылать. Лишь бы войны не было – вот главное. Война не у нас пока. В Сирии война, тут война. Наш президент делает, чтобы у нас ее не было.
У меня отец на войне был, он с 1924 года, прошел войну, потом его стали посылать то Бандеру усмирять, то в Прибалтику, а умирать-то не хочется, войну прошел. Он кое-как избегал этого. Потом его послали в Австрию, я там родилась в 1955 году, мать там была, в Австрии. Он служил в КГБ. Нам денежки платят хорошие, пенсию платят, всем довольны. Украинцев жалко, конечно, всех, кто погибает, всех жалко. Здесь им деньги платят, селят их, куда хотят. Пусть у нас живут, если им там не нравится. Мы-то смотрим телевизор, у нас информация только от телевизора. Интернет я не смотрю, у меня его и нет. Другие, может, из интернета черпают информацию, а я из телевизора только.
Источник:www.svoboda.org