24 октября 2025г.
Когда в начале полномасштабного вторжения российские власти пытались скрыть масштабы военных потерь, в армию стали привлекать тех, о чьей гибели не придётся отчитываться: заключённых, обманутых «добровольцев», иностранцев.
Их привозят из других континентов на войну — в обмен на обещания нового будущего. Но это будущее заканчивается сразу после подписания контракта.
История 28-летнего гражданина ЮАР, оказавшегося на службе у российской армии, — точный снимок системы, где человеческая жизнь превращена в источник прибыли и инструмент сокрытия реальности. Он служит там уже больше года. Его контракт прекратил действие ещё весной. Но он всё ещё на фронте. Его паспорт скоро перестанет быть действительным. А он всё ещё жив только потому, что продолжает быть кому-то выгоден.
Вербовка. Обещания, которые обнуляются у границы
Он никогда не планировал становиться солдатом. «Я хотел учить детей», — объясняет наемник. В ЮАР у него не было перспектив: низкие зарплаты, криминал, отсутствие будущего. Контракт с российской армией обещал всё сразу — паспорт, деньги, возможность начать заново.
Русский язык ему был не нужен, уверяли вербовщики. «Тебе скажут, куда идти», — говорили они. Он действительно выучил четыре команды — «вперёд», «назад», «налево», «направо». Этого хватило, чтобы оказаться в зоне боевых действий.
До России он добирался как человек, которому дают шанс. В России он стал человеком, у которого этот шанс забрали.
Платишь — живёшь. Не платишь — идёшь вперёд
Первое, чему его научили, — выживание можно купить. Командиры установили внутренний тариф: вода, еда, униформа — всё платно. Но главное — плата за то, чтобы тебя не отправили в штурм.
С его банковского счёта исчезло 195 тысяч рублей, пока он находился на полигоне в Ростовской области. 125 тысяч — за «дрон», который он никогда не увидел. Ещё 5 тысяч — за форму, которую никто не выдал.
Командиры, скрывающиеся за позывными Fish, Reba, Killa, превращали иностранных солдат в банкоматы.
Штурм — не тактическая операция. Это наказание. Это способ быстро решить проблему неплатёжеспособных.
Там, где еда — привилегия, а оружие — роскошь
Когда его подразделение впервые отправили на позиции, ему выдали лопату. Оружия не дали.
Он копал окопы, стараясь не думать, что в любой момент перед ним может возникнуть тот, кого называют врагом. Тогда у него не было возможности даже поднять руки — только закопаться глубже в землю.
Это не единичный случай. Он рассказывает, как RPG исчезали со склада: сначала лежали на полу, потом — в кузове грузовика, который уезжал в сторону, противоположную линии фронта.
Офицеры покупали на эти «исчезновения» мотоциклы. Один такой он видел собственными глазами — ворчал двигатель, блестели никелированные детали, и командир гордо катал его кругами перед бойцами, которые шли в бой пешком.
Смерть без имени
В первом его подразделении служили выходцы из Ганы, Камеруна, Китая, один — из Египта. Почти все они погибли. После штурма их просто не было на вечерней поверке. Ни докладов, ни похорон.
Француз, которого они называли Муг, не знал ни английского, ни русского. В последний день он только смотрел в глаза южноафриканцу — как будто пытаясь спросить, что происходит и почему никто не объясняет. Его отправили на штурм. Муг не вернулся.
Это не ошибка. Это — метод.
У иностранцев нет военных удостоверений.
Их потери не существуют юридически.
Об их смерти никто не обязан сообщать.
Они уходят с фронта так, как и пришли: безымянными.
Чужие в своей армии: от 41624 до передовой
Южноафриканец говорит, что служил в нескольких батальонах воинской части № 41624. Согласно открытым данным, это — 6-я отдельная гвардейская мотострелковая бригада, ранее — одно из ключевых формирований т.н. «народной милиции» ЛНР.
Формально — гвардейская часть.
Фактически — структура, в которой командиры действуют как владельцы бизнеса.
Люди — актив.
Жизни — списываемый расход.
Потери — секрет.
Тело ломается быстрее, чем ожидания
За год он получил столько травм, что в мирной жизни его признали бы инвалидом: проблемы с сердцем, поражение суставов, хроническая боль, одышка.
Он просил медицинской помощи — и слышал один ответ: заплати.
Но он уже не мог платить: деньги закончились. А вместе с ними — и право не идти в штурм.
Сегодня он живёт с осознанием, что любой день может стать последним. Не потому что война жестока. А потому что коррупция эффективна.
Убеждения, которые служат ширмой
Самое сложное в его рассказе — не факты насилия и не схемы обогащения.
А то, что он всё ещё верит:
Россия — добро. Командиры — зло.
«Мы могли бы выиграть войну вчера, если бы не коррупция»
Это говорит человек, которого эта же коррупция может убить в любую минуту.
Это идеология, удерживающая людей в роли, где их ранение — статистика, а смерть — экономия.
Система, построенная на исчезновениях
История южноафриканца — это не исключение и не трагическая ошибка.
Это удобный способ вести войну:
- без политических издержек
- без выплат семьям
- без отчётов о потерях
- без ответственности
Если солдата нет в документах — его нет в законе, нет в истории и нет в новостях.
Российская армия покупает жизнь, чтобы иметь право не заметить смерть.
Эпилог, который пишут другие
Он продолжает служить, потому что так решила система, где контракт — цепь, а подпись — приговор. Его паспорт скоро перестанет действовать. Его тело давно требует покоя. Его семья в ЮАР не знает, жив ли он ещё.
И если завтра исчезнет и он — никто этого не узнает.
Такие люди в этой войне называются «невидимыми».
Их нельзя похоронить, потому что сначала их нужно признать существующими.
Пока такие люди остаются в строю, скрытая статистика войны продолжает расти.
Там, где нет имени — нет и границ дозволенного.
Где нет учёта потерь — нет и ответственности за них.
Россия научилась воевать так, чтобы смерть была никому не заметна.
Особенно — если погибший пришёл издалека и поверил в обещания, которые гаснут на границе.
Статью подготовила Елена Стром